Я бы никогда не поверил, что Нью-Йоркский марафон может
заставить плакать. Это зрелище было подобно Судному дню. Как можно говорить о
том, чтобы добровольно страдать. Это все равно, что говорить о добровольном
рабстве. Они все ищут смерти, той смерти от измождения, что постигла более двух
тысяч лет назад Филиппида, который, не будем забывать, принес в Афины весть о
победе под Марафоном.
Невольно эти спортсмены-марафонцы тоже мечтают о том.
Чтобы принести такое известие, но их для этого слишком много, а известие их не
имеет более никакого смысла — разве что оно говорит нам об их прибытии к финишу
и о нечеловеческом, никому не нужном напряжении.
Так видел марафонский бег в Нью-Йорке середины 1980-х
годов французский философ Жан Бодрийяр.
Он признавал красоту спорта, в том числе и большого
спорта. Но его провоцировала ситуация, когда участие в спорте могли принимать
все и тем самым принижать спортивную арену, бывшую раньше достоянием
избранных. Арена превратилась в многоногий театр, элегантность была подменена
серыми созданиями, неспособными зажечь публику, и которыми, возможно, двигало
самоудовлетворение, основывающееся на ложной иллюзии того, что выматывать
себя — это хорошо. Символом безумия стал Нью-Йоркский марафон — он стал
подвигом, не имеющим смысла. Это было подобно лазанию по горам или высадке на
Луну, заранее спрограммированная попытка достичь чего-то, что никуда не ведет.
Это было демонстративным самоубийством — лишь бы только показать, что ты это
можешь, но зачем и какой ценой?
Для Фреда Лебова среднестатистический участник бега
символизировал собой победу над пассивностью, и уже это было таким же
триумфом, как и достижения победителей. Они воплотили в жизнь спортивную идею
об участии ради самого участия.
Бодрийяр категорически протестовал против марафона. Это был нездоровый
спорт, участники страдали в пути, а после соревнования в течение нескольких
дней или даже недель их мучили боли. Он критиковал марафон, однако идея
марафона завораживала его. |